Несмотря на великие потрясения, в революционный период труженики московской канализации многое сделали для величия России, показав себя стойким и сознательным персоналом. После ожесточенных классовых боев и красногвардейцы, и юнкера, как встарь, могли бесперебойно пользоваться благами теплых туалетов. И днем, и ночью работники вантуза и черпака обеспечивали санитарное благополучие столицы, презирая трудности и с большой верой в будущее.

(Продолжение. Начало в № 6–2009.)

Только на пятилетие революции личный состав водоканала смог расслабиться и немного кутнуть, например, коллектив главной насосной станции принял участие в демонстрации на Красной площади, после чего ему был предложен чай, а 2-й канализационный участок даже на радостях направил приветствие т. Ленину.

Средствам массовой информации рабочие доносили, что их «материальные условия значительно улучшились, да и помещение мы имеем более сносное». Обитателей люблинских полей орошения посетил сам нарком здравоохранения т. Семашко, который лично прочел столь необходимый для них доклад о международном положении Советской республики.

Их знали не только в лицо

Любопытно, что, несмотря на всеобщую разруху, свою незаметную работу продолжали и неутомимые исследователи полей орошения.

В 1922 г. удалось подвести некоторые итоги — на основе многолетних наблюдений за сточной жидкостью, скрупулезных подсчетов содержания калия, хлора и азота профессор Строганов смог сделать удивительный вывод о том, что с 1914 г. питание москвичей стало неуклонно ухудшаться, а в период катаклизмов окончательно утратило свою сбалансированность. Для нашего повествования особенно ценным является указание на численность пользователей канализации в Москве. Как видно из книги, с 1903 по 1922 г. она возросла с 361 тыс. до 750 тыс. (в 1916 г. достигла даже 915 тыс.). Если учесть, что на дату подписания книги в свет 830 тыс. москвичей пользовались водопроводом, можно предположить, что и в эпоху перемен санитарная ситуация в городе была не такой уж скверной. За одно это следует поклониться затворнику сточных вод, который, если и нельзя сказать, что знал Москву в лицо (скорее — совсем с другой стороны), все же свел с ней довольно близкое знакомство.

Лаборатория продолжала существовать и в позднейшие годы, когда на Люблинских полях вновь было организовано сельхозпроизводство. В конце 30-х гг. там развернулось строительство станции аэрации, рассчитанной на очистку 500 тыс. куб. м сточных вод в сутки. Разумеется, ученый люд переориентировался на более практические вопросы. Местная газета сообщала 9.1.1938, что «в особых камерах из осадков будет выделяться газметан, хорошее топливо, а также углекислота, которая в дальнейшем будет использоваться для производства искусственного льда. А перебродивший осадок поступит на поля окрестных колхозов в качестве удобрения. Лаборатория станции уже сейчас позволяет получить из стоков деготь, парафин и другие ценнейшие материалы».

Покуда существуют гири

Канализационное могущество столицы прирастало не только Люблинскими полями. В 1923 г. Моссовет отпустил на подземные нужды кредит в 550 тыс. золотых рублей за счет золотого займа. В 1924 г. канализация в основном оформилась в границах Камер-Коллежского вала и даже частью вне их. Теперь сточная сеть обслуживала дома с населением в 1,15 млн. человек. Еще через 10 лет — вдвое больше; подсоединялись рабочие и промышленные районы.

К концу 30-х город вырос необычайно: ежедневно в канализацию поступало количество сточных вод, по объему почти равных Москве-реке, и использовать для очистки поля орошения стало затруднительно. Появились Кожуховская станция аэрофильтрации, Закрестовская и Филевская станции аэрации — первые предприятия полной биологической очистки. В 1950 г. введена в эксплуатацию Курьяновская станция аэрации, производительность которой в 70-х гг. достигла 3,125 млн. куб. м в сутки, в 1963 г. — Люберецкая станция аэрации, мощность которой в настоящее время достигла 3 млн. куб. м в сутки. В конце 30-х гг. Москва оказалась практически полностью канализованным городом.

Там, где еще сохранялись «удобства на улице», имелись свои правила приличия. Инструкция Минкоммунхоза и Минздрава обязывала вывозить нечистоты «по мере накопления, но не реже одного раза в месяц», при этом допускалось «наполнение выгреба не выше, чем 0,35 м до поверхности земли». Безусловно, точные измерительные приборы применяли немногие, но, как свидетельствует поэт Галич, общественная мысль изобрела для таких случаев специфический индикатор, имевший отдаленное сходство с колодезным журавлем — с одной его стороны в яму опускался поплавок, другая уравновешивалась гирей. Пока гиря, по образному выражению поэта, «слегка качала головой», владелец мог чувствовать себя спокойно, как только она опускалась на землю, приходилось вызыватьассенизаторов. Такая изобретательность дала автору повод для философских размышлений о высоком и низком в натуре человека: «Не все напрасно в этом мире, хотя и грош ему цена; не все напрасно в этом мире, покуда существуют гири, и виден уровень» того, что принято скрывать от посторонних глаз.

Тайное тайных

Сообщают, что совсем другие выводы сталинская фановая система заставила сделать французского писателя Андре Жида, который вроде бы обрушился на нее с сокрушительной критикой. Если верить пересказу отечественных туалетоведов, гость из французской столицы, едва успевшей подключить к канализации собственный жилой фонд, пришел в ужас от московских санузлов и даже как будто сделал еще более смелые выводы, за что подвергся остракизму со стороны т. Сталина, якобы запретившего переводить его сочинения на русский язык. Как выражается туалетный критик Липков, «заграничный писатель обнародовал тайное тайных — то, что наравне с организованным голодом и лагерями составляло один из механизмов подавления личности. Тоталитарный строй основан на унижении людей, на их психологическом подавлении, чему как раз и было подчинено устройство советских туалетов».

Столь специфическую призму, которую писатель избрал для оценки социально-экономического развития страны, нельзя не признать новаторством, если он действительно это говорил, и современный аналитик нужных мест правильно его понял. Сама постановка вопроса об использовании канализации в качестве элемента диктатуры кажется странной — в таком случае тоталитарный режим вряд ли стал бы расходовать на ее улучшение валютные кредиты, и скорее всего в приведенной выше цитате от первоисточника осталось не так много. Что еще позволяет ставить под сомнение авторство триединой модели террора, это симпатия к России, которую Жид сохранил до конца дней, несмотря на конфликт со Сталиным; сам он через много лет писал, что «нет на свете другой страны, куда бы мне хотелось бы чаще всего возвращаться».

Разруха в головах

Что бы ни говорили клеветники русского отхожего промысла, в настоящее время протяженность канализационных сетей Москвы превышает 7 тыс.км (для сравнения — длина Нила составляет 6670, Амазонки — 6280, Волги — 3531 км), и мечту лучших мыслителей прошлого можно считать сбывшейся, по крайней мере, в основном. Какого бы мнения ни придерживались интуристы о московских туалетах, показатель заболеваемости брюшным тифом, который иногда завозят к нам из южных республик СНГ, не выше, чем в Париже, где нет-нет да госпитализируют несколько любителей фастфуда. Дальнейший прогресс гигиены зависит уже не столько от правительства, сколько от граждан, и здесь свое веское слово могли бы сказать мастера культуры, все еще ожидающие окончательной победы демократии в этом специфическом уголке публичного пространства.

Точно не известно, каким нормативным актом регулировалась эксплуатация общественных туалетов при Сталине, однако универсальными Правилами пользования канализацией (утв. Приказом Минкоммунхоза РСФСР от 15.4.1953) на абонента возлагалась обязанность «наблюдать, чтобы уборные содержались в чистоте». Несколько настораживает явно заниженная норма расхода воды для городских уборных общего пользования (350 л на одно место в сутки, для сравнения — на одну козу отводилось 12, а на корову даже 50 л в сутки). При таких условиях организациям, эксплуатировавшим туалет на бойком месте (например, на Казанском вокзале), могло быть все равно, за что нести ответственность, за недостаточный блеск объекта или за перерасход воды. Возможно, этим объясняется то обстоятельство, что водосливные устройства часто ломались, и чинить их никто не спешил со всеми вытекающими отсюда последствиями, но свой посильный вклад охотно вносило население.

Свинству порой находили оправдание и в советское время. Например, пресса в июле 1957 г. пыталась реабилитировать насельников одного из общежитий, регулярно затапливавших расположенную ниже контору своими туалетами, где днем и ночью плескалась вода. В духе Липкова редакция взялась было спустить собак на эксплуатирующую организацию, однако та не без оснований возражала, что никакая система не выдержит, если «бросать в унитазы бутылки и консервные банки». В итоге виноватой оказалась администрация общежития — как торжественно отмечает автор публикации, «стоило лишь поставить в санузлах урны для мусора, как такие факты не стали замечаться».

В принципе нечистоплотность преследовалась по закону — решение Мосгорисполкома от 26.4.1957 предусматривало для лиц, загрязняющих общественные уборные, штраф в размере до 50 руб., однако неизвестно, насколько строго соблюдалось это правило с учетом латентности такого рода нарушений и снисходительного отношения к нему жителей.

И в наши дни популярный писатель Максим Соколов, не упускающий случая выбранить администрацию всех звеньев и инстанций за неудовлетворительное состояние туалетов, одновременно ставит себе в заслугу, что помешал оштрафовать хулигана, использовавшего не по назначению сквер на площади Революции: «А что, спрашивал я, этому человеку оставалось делать?». По всей вероятности, петровский кнут, которого по справедливости заслужили и герои таких публикаций, и даже отдельные авторы, либерализация законодательства слишком поторопилась сдать в утиль — он бы мог немало содействовать устранению разрухи, в том числе самой страшной, которая гнездится не в туалетах, а в головах.

Н. Голиков